Собирать высказывания критиков о поэте – одно из самых увлекательных занятий филолога. Если речь идет о древних, такие высказывания иногда называют testimonia, если о более новых – iudicia; а в самое новейшее время, пускай фантом «объективной» науки пытается запретить людям непосредственные суждения, они вовсе не перестали (и не перестанут) их делать. Более того, такая подборка субъективностей кажется нам чуть ли не единственным способом дать по-настоящему объективную характеристику.

— — —

            (Иосиф Скалигер). Скалигерана.

            Ovidii facilitas est inimitabilis.

            Квинтилиан, «Обучение оратора», IV 1, 78.

            Ovidius lascivire in Metamorphosesin solet; quem tamen excusare necessitas potest, res diversissimas in speciem unius corporis colligentem...

            X 1, 89.

            Lascivus quidem in herois quoque Ovidius et nimium amator ingenii sui, laudandus tamen partibus.

            (X 1, 93.

            Elegia quoque Graecos provocamus, cuius mihi tersus atque elegans maxime videtur auctor Tibullus. Sunt qui Propertium malint. Ovidius utroque lascivior, sicut durior Gallus.)

            Сенека Старший, «Контроверсии», IX 5, 17:

            Habet hoc Montanus vitium: sententias suas repetendo corrumpit; dum non est contentus unam rem semel bene dicere, efficit ne bene dixerit. Et propter hoc et propter alia quibus orator potest poetae similis videri solebat Scaurus Montanum inter oratores Ovidium vocare; nam et Ovidius nescit quod bene cessit relinquere. Ne multa referam quae Montaniana Scaurus vocabat, uno hoc contentus ero: cum Polyxene esset abducta ut ad tumulum Achillis immolaretur, Hecuba dicit:

                                                     cinis ipse sepulti

                 in genus hoc pugnat.

Poterat hoc contentus esse; adiecit:

                                                tumulo quoque sensimus hostem.

Nec hoc contentus est; adiecit:

                        Aeacidae fecunda fui (Met. XIII 503-505).

            Сенека младший, Естественнонаучные изыскания III 27, 13-14:

            Ergo insularum modo eminent

                             montes et sparsas Cycladas augent (Met. II 264),

ut ait ille poetarum ingeniosissimus egregie. Sicut illud pro magnitudine rei dixit

                        Omnia pontus erat, deerant quoque litora ponto (Met. I 292),

ni tantum impetum ingenii et materiae ad pueriles ineptias reduxisset:

                 Nat lupus inter oves, fuluos uehit unda leones (ibid. 304). 

Non est res satis sobria lasciuire deuorato orbe terrarum. Dixit ingentia et tantae confusionis imaginem cepit, cum dixit:

                        Expatiata ruunt per apertos flumina campos,

                             ...pressaeque labant sub gurgite turres (ibid. 285, 290).

magnifice haec, si non curauerit quid oues et lupi faciant. Natari autem in diluuio et in illa rapina potest? aut non eodem impetu pecus omne quo raptum erat mersum est?

— — —

            Олаф Боррихий (Olai Borrichii Dissertationes academicae de poetis, publicis disputationibus, in Regio Hafniensi Lyceo, ab anno 1676 ad Annum 1681. Frankfurt, 1683. Dissertatio prima, cap.21 p.51):

            Poeta, si quis unquam, facilis, nativus, expeditus. ‹...› Supersunt Metamorphoseon libri XV. Non illo quidem stylo sublimi epico, sed tamen decoro, arguto, numeroso exarati; et hoc ipso, ut caeterae virtutes praetereantur, ingeniosissimi, quod miro artificio omnes propemodum Veterum fabulas ab initio Orbis ad sua usque tempora perpetua serie, et velut catena quadam amabili connectant. Heroides et Amorum libri purissimae dictionis sunt, sed impuri plerumque sensus; ‹...› Creduntur haec exulis scripta ‹sc. Tristia  et Pontica› humiliora esse ceteris eius operibus, ut inter barbaros et miseriam nata; at sane quantum iis detractum maiestatis, tantum ex ingenio additum varietatis ac pulchritudinis. Neque enim ingenium in exilio ipsi excidisse, satis docuerint mordaces in Ibim dirae, tot exemplis ex cana antiquitate petitis aculeatae, ut mirum sit, homini in instructissima etiam Bibliotheca viventi tantum suppetere posse apparatum, quantum ipsi extra pluteos suggessit memoria. ‹...› In optimis Nasonis versibus ille est:

                                                     finemque potentia coeli

                 Non habet, et quicquid superi voluere, peractum est.

— — —

            Ф. Е. Корш. Чтения о Катулле, М, б.г. стр. 83, 86.

            Как известно, римская поэзия не может похвалиться гениальными представителями: есть представители довольно крупные, есть со значительным дарованием, как, например, Овидий, которого ingenium в самом деле поразителен, но это именно ingenium в том смысле, как его понимали римляне, это — своего рода изобретательность, которая проявляется в нахождении (inventio) известных мыслей и их выражения; это, конечно, необходимо для оратора, важно и для поэта, хотя, впрочем, inventiones оратора и поэта совершенно различны или, по крайней мере, далеко не совпадают друг с другом. Такая ораторская способность нахождения мыслей у римлян была сильно развита. Но что касается того, что мы называем поэзией в строгом смысле слова <...> тот элемент, который производит на нас особенное впечатление, так сказать, подымающее нас над впечатлениями обыденной жизни... Этой способностью римские поэты были наделены вообще не обильно <...> Овидий, например, не употребляет неприличных слов, но часто бывает решительно безнравственен.

            М. М. Покровский. Материалы для характеристики Овидия. СПб, 1901.

            При этом, несмотря на очень большую оригинальность своего гибкого, софистического ума, несмотря на удивительную способность предлагать читателю давно знакомые сюжеты в новых, неожиданных комбинациях, со своеобразными нюансами в их освещении, — Овидий — может быть, незаметно для самого себя — рабски подчинился усвоенному им александрийскому направлению. Шаблонность в выборе мотивов весьма часто доходит у него до абсурда или, во всяком случае, способна рассмешить внимательного читателя.

            Андре Шенье. Литературные циклопы, Песнь 3.

Des leçons et l’exemple et le maître,
Quand aux glaces du Pont il éteint ton flambeau.
Oses-tu sur l’autel élever ton bourreau?
Tes muses à genoux vont t’avouer coupable;
Elles vont, caressant la main inexorable,
Trahir ton innocence, et ta gloire, et l’honneur.
Ces Scythes qui t’aimaient, et qui plaignaient ton malheur,
A recevoir son joug c’est toi qui les prépares.
Ta lyre apprend le son de leurs lyres barbares;
Et, d’un vers étranger au Parnasse romain,
Consacre ta bassesse aux rives d’Euxin!
Vois Gallus, de la cour comme toi la victime,
Préférer а l’opprobre une mort magnanime.
Vois Catulle, de fiel abreuvant ses pinceaux,
Défier de César la haine et les faisceaux.
Plus qu’eux tous outragé, ton courroux dissimule.
Tu peux contre un tyran armer le ridicule;
Ou du fier Archiloque exhaler les fureurs,
Et teindre de son sang ses iambes vengeurs;
Non, sans pouvoir t’atteindre, il te glace de crainte.
Tu le hais; et ta haine est bornée а la plainte.
Tu pleures, sans savoir, trop digne de ton sort,
Souffrir, ou te venger, ou te donner la mort!..

            М. Л. Гаспаров. Овидий в изгнании // Овидий. Скорбные элегии. Письма с Понта. М., 1979. С. 194.

            Чем же достиг Овидий такой популярности? ... Минуло время гражданских войн, когда всюду царила вражда, — настало долгожданное время мира, чтобы всюду могла царить любовь. Минуло время старинной простоты и скудости, когда любовь ценила силу и богатство, — настало время разборчивого приволья, когда любовь научилась ценить изящество, обходительность и вкус. Это прекрасно: «пусть другие радуются древности, а я поздравляю себя с тем, что рожден лишь теперь» («Наука любви», III 121-122). Люди любят друг друга; добрый Август дает им к этому возможность и поэтому встречает в них искреннейшую ответную любовь; благодушные боги «Фастов» о них заботятся; любвеобильные боги «Метаморфоз» подают им пример.

            Эварист Парни. Речь, произнесенная на публичном заседании класса языка и литературы Института Франции, 6 нивоза 12 года.

            До нас не дошло от греческих элегиков ничего, кроме имен, и мы не знаем, стояли ли латинские поэты, их подражатели, наравне с ними; было бы трудно поверить в то, что Проперций или в особенности Тибулл проигрывали им; относительно Овидия это более вероятно. Именно с него начался упадок в латинской поэзии. В его элегиях можно восхищаться крайней легкостью, целым каскадом находок и остроумных мест, картинами грациозными и полными блистательной свежести, большим разнообразием выражений; но они дают слишком много частых повторений, холодную игру слов, ложные мысли; изыск и вкус к украшениям. Если он слабо описывает чувство, которое испытывает лишь наполовину, по крайней мере у него не менее ума, чем грации, в признании непостоянства своего вкуса. Самые его недостатки привлекательны, и у него всегда будут подражатели среди французов.

            В. Шекспир. Бесплодные усилия любви.

            (Олоферн, учитель, по привычке пересыпающий речь латинскими словечками, разбирает стихи Натаниэля):

            Here are only numbers ratified; but, for the elegancy, facility, and golden cadence of poesy, caret. Ovidius Naso was the man: and why, indeed, Naso, but for the smelling out of odoriferous flowers of fancy, the jerks of invention?

            (Здесь только размер соблюден; но изящество, легкость и золотая музыка поэзии — caret. Вот Ovidius Naso — это был человек; за что же он, спрашивается, Naso, если не за нюх на благоуханные цветы воображения, на причуды инвенции?)

            Gaspar Bachet, sieur de Méziriac (1626):

            ...le plus gentil et le plus ingénieux de tous les poètes grecs et latins.

            R. Rapin, Reflexions sur la poétique... Paris, 1675, p. 106:

            Ovide a du genie, de l’art, du dessein dans les Metamorphoses: mais il a des jeunesses, qu’on auroit de la peine à luy pardonner, sans la vivacité de son esprit, & sans je ne sçay quoy d’heureux, qu’il a dans l’imagination.

            (У Овидия есть дар, искусство, план в «Метаморфозах»; но в нем есть ребячество, которое ему едва ли можно было бы простить, если бы не живость его ума и не нечто счастливое, что есть в его воображении.)

            П. А. Катенин. Размышления и разборы. Статья III. О поэзии латинской.

            Эпопея же, но совсем в особом роде, славная поэма Овидиева «Превращения». Единства в ней нет, и повести следуют одна за другой с такою же связью, как в «Тысяче и одной ночи», картин же и описаний такое богатство, что от него глаза разбегаются; многие из них бесподобны, и не раз, а сто на всех языках повторялись. Фосс отдал ей равное с Гомером и Вергилием почтение, с таким же тщанием переведя. Но я, признаюсь, не могу вполне быть доволен Овидием: в его руках священная мифология утратила свое таинственное значение, важность и правду, обратилась она в какую-то оперную декорацию; и, отдавая всю справедливость блеску творения, жалеем о недостатке основательности и глубины.

            Эротические стихотворения Овидия, также и славных его соперников современных, Проперция и Тибулла, могут быть прекрасны в своем роде, но сей род не без однообразия и скуки. Нравы давно переменились, с ними отчасти и чувства; а чтоб совершенно наслаждаться сими поэтами, надо чувствовать точно как они: не все в состоянии, и я в том числе, взять на себя такую тяжкую обязанность.

            А. С. Пушкин. Фракийские элегии. Стихотворения Виктора Теплякова, 1836.

            Грессет в одном из своих посланий пишет:

Je cesse d'estimer Ovide,

Quand il vient sur de faibles tons

Me chanter, pleurer insipide,

De longues lamentations.

Книга Tristium не заслуживала такого строгого осуждения. Она выше, по нашему мнению, всех прочих сочинений Овидиевых (кроме Превращений). Героиды, элегии любовные, и самая поэма Ars amandi, мнимая причина его изгнания, уступают Элегиям понтийским. В сих последних более истинного чувства, более простодушия, более индивидуальности и менее холодного остроумия. Сколько яркости в описании чуждого климата и чуждой земли! Сколько живости в подробностях! И какая грусть о Риме! Какие трогательные жалобы!

            А. А. Фет. Предисловие к переводу Превращений. М., 1887.

            Из немногого сказанного нами уже вытекает мягкий, уклончивый, чтобы не сказать слабый личный характер Овидия. На его впечатлительной природе одинаково отразилась и игривость тогдашнего Рима, не брезговавшего ни остротами, ни каламбурами, и утонченная его испорченность. Образованность Овидия, его историческая и мифологическая память поистине изумительны. Читатели из повествования о миротворении в начале и о Пифагоре в 15-й книге Превращений могут сами убедиться в способности поэта не только к целостному миросозерцанию, но и к отвлеченным тонкостям, изумительным в римлянине. Никому, быть может, из римских поэтов обязательная тогда для всех образованных людей риторическая школа не оказала таких услуг, как Овидию. Внешняя отделка его стиха и речи, мастерство переходов от одного предмета к другому навсегда сохранят ему место первого поэтического латинского стилиста.

            Мы и не думаем укорять его в риторическом искусстве; лучше что-нибудь знать и уметь, чем ничего не знать и не уметь. Мы даже не можем не считать Овидия истинным художником-поэтом, так как каждый его стих, даже о самых будничных предметах, указывает на прирожденную способность видеть красоту там, где глаз самого опытного ритора ее не заметит. Не даром же в течение 2-х тысяч лет его сочинения читаются и перечитываются всем образованным миром.

            Ж. Ф. Лагарп. Лицей, или курс древней и современной литературы (J. F. Laharpe. Lycée ou cours de littérature ancienne et moderne. I.)

            Овидий был одним из гениев, с наибольшим счастием рожденных для поэзии, и его поэма Метаморфозы — один из лучших даров, какие оставила нам древность. В этом единственном творении — и это правда — он высоко поднялся над прочими своими произведениями; но есть ли такой род заслуги, которого нельзя было бы обнаружить в Метаморфозах? Прежде всего — какое чудесное искусство в ткани его поэмы! Как Овидий смог, из такого множества различных историй, часто совершенно чуждых одна другой, создать целое столь последовательное, столь хорошо связанное? держать постоянно в своей руке незаметную нить, которая, никогда не прерываясь, ведет нас по этому лабиринту чудесных приключений? привести в такой превосходный порядок эту толпу событий, что они постоянно рождаются одно из другого? ввести столько персонажей, одних для действия, других для рассказа, таким образом, что целое движется и развивается без перерывов, без препятствий, без сбоев, от разделения элементов, приходящего на смену хаосу, до апофеоза Августа? Затем, какая гибкость воображения и стиля, чтобы успешно овладеть всеми тонами, следуя природе предмета, и чтобыразнообразить в выражениях столько развязок, чья основа всегда одна и та же, а именно изменение формы! Именно в этом заключается наибольшее обаяние такого рода чтения; это удивительное разнообразие цветов, всегда приспособленных к самым непохожим картинам, подчас благородным и внушительным вплоть до возвышенного, подчас простым вплоть до вольности, иногда ужасных, иногда нежных, то отталкивающих, то веселых, забавных и милых.

            А. А. Блок. «Героини» Овидия. Перевод с латинского Д. Шестакова. Казань, 1902 (рецензия).

            У нас еще нет хорошего перевода Овидия ...Клевановский перевод 80-х годов очень часто неточен, совсем не художествен, написан тяжёлой, устаревшей прозой. Тем более приятно приветствовать эту книгу - настоящий литературный перевод юношеских песен Овидия. В чеканных стихах чувствуется гибкость, сила и простота; слышно, что переводчик сам - поэт. Тем более досадны редкие, но грубоватые русизмы, например: monilia - “монисты”. Совершенно непозволительно понимать под выражением <non> sapienter amare — «безумную любовь»; здесь у Овидия слышен голос одной из немногих докатившихся до него волн золотой гомеровской поры. При современных нападках и ученых «разоблачениях» Овидия это место требует особенно точной передачи, и легкомыслие непростительно для переводчика со вкусом, мастерски владеющего стихом. Во всяком случае, ждем продолжения. Метаморфоз не одолел Фет, а между тем Овидий принадлежит к тому несомненному и «святому» (Пушкин), что должно светить нам «зарей во всю ночь».

            А. А. Блок. Катилина.

            Когда-то в древности явление превращения, «метаморфозы», было известно людям; оно входило в жизнь, которая была еще свежа, не была осквернена государственностью и прочими наростами, порожденными ею; но в те времена, о которых у нас идет речь, метаморфоза давно уже «вышла из жизни»; о ней стало «трудно думать»; она стала метафорой, достоянием литературы; поэт Овидий, например, живший немного позже Катилины, знал, очевидно, состояние превращения; иначе едва ли ему удалось бы написать свои пятнадцать книг Метаморфоз; но окружающие Овидия люди уже опустились на дно жизни: произведения Овидия были для них в лучшем случае предметом эстетической забавы, рядом красивых картинок, где их занимали сюжет, стиль и прочие постылые достоинства, но где самих себя они уже не узнавали.

            Франц Грилльпарцер. An Ovid.

Du, den in wilde, unwirtbare Wüsten,
Wo nie ein Glücklicher sich schauen liess,
Auf Pontus’ ferne meerumtobte Küsten
Der Grimm von Romas tück’schem Herrscher stiess:
Dir, armer Dulder, weih’ ich diese Blätter,
Denn gleiches Los beschieden uns die Götter.
Von Menschen ferne, lieg’ ich hier und weine
Unglücklicher als du, den mich verbannt
Ein Henker, fürchterlicher als der deine,
Des Schicksals allgewalt’ge Eisenhand.
Zu Menschenohren dringt des Menschen Stimme,
Doch taub est das Geschick in seinem Grimme.
Weil du zu viel gesehen, zu viel gesprochen,
Traf dich des Kaisers harter Richterspruch;
Doch welch Vergehn wird denn an mir gerochen,
In dessen Herzen Fried’ und Unschuld schlug?
Ist mir’s bestimmt, so martervoll zu leiden,
So könnt’ ich dich um dein Vergehn beneiden.
Für Sünden, lieblich im Begehn, zu büssen,
Das stumpft der grausenvollsten Strafe Qual;
doch höllisch leiden und sich schuldls wissen,
Das schneidet tief wie dreigeschlissner Stahl;
Und bei den Göttern, die den Meineid rächen,
Kein ist mein Herz, ich weiss nichts von Verbrechen!
Sanft trieb des Lebens Nachen; das Gewissen
Schlief drinnen wie ein neugebornes Kind,
Da ward ich plötzlich in die See gerissen,
Ein unglücksel’ges Spiel von Meer und Wind;
??Erloschen die sichern Leitersterne,
Und meine Heimat birgt die Nebelferne.
Die Hoffnung hat das Steuer aufgegeben
Und flieht mit schleuem, windesschnellem Fuss;
Sie, die sonst selbst beim Ausgang aus dem Leben
An des Avernus dunklem Schauerfluss
Dem müden Waller tröstend steht zur Seite,
Sie selbst versagt mir Armen ihr Geleite.
Verzweiflung sitzt an ihrer Statt im Nachen
Und treibt den Kiel vom Lande weiter fort,
Dorthin, wo aus des schwarzen Abgrunds Rachen
Der Jammer grinset und der bleiche Mord;
Und wohin immer meine Blicke schweifen,
Sie können nichts als Schreckliches ergreifen.
Nur Einen Hafen lässt sie mich erschaunen,
An dessen Mund in unerforschter Nacht
Der Ewigkeit furchtbare Nebel grauen,
Die bleiche Furcht mit scheuem Zagen wacht,
Die jedem, der sich nahet ihren Thoren,
Das Wort «Vernichtung» flüstert in die Ohren.
«Vernichtung!» — Sei’s — Mag, was ich bin, entschweben
Im ew’gen Wirbeltanz der flücht’gen Zeit,
Trotz sei geboten dir! Dies Blatt soll leben,
Wenn meines Seins Atome längst zerstreut.
Zertritt mich auch der Fuss der nächsten Stunde,
Doch leb’ ich ewig in der Nachwelt Munde.

            Т. Б. Маколей, Lays of Ancient Rome (1842) ? Critical and Historical Essays (1843) ?

            Он был, по-видимому, добрый малый, правда, немного падкий до женщин, льстивый и трусливый, но в сущности крайне мягкий и великодушный и вдобавок чуждый всякой зависти, несмотря на свое литераторство и довольно высокое мнение о собственных достоинствах.

            Ф. Ф. Зелинский. Овидий. Баллады — Послания. М. 1913. Стр. XXVII.

            Солнце все еще светило и заставляло его петь; ко всему другому он был глух и слеп.

            Г. Э. Гириг.

            Он не отделывает свое произведение крайним напряжением сил, но порождает его из этой обильной жилы дарования, которая — едва ее затронуть — сама изливает все, что относится к делу.

            Джилберт Мэррей. Tradition and Progress. Boston — New York, 1922. P. 117.

            Мир удивительных детей, где никто, за исключением взрослых (например, Юноны, и некоторых родителей, и, конечно, некоторого количества фурий и ведьм), на самом деле не зол и не испорчен. Я полагаю, что среди поэтов, заслуживших славу как повествователи и создатели искусственных мифов, Овидий остается непревзойденным. Его критическое отношение к жизни очень слабо: это критическое отношение ребенка, населяющего летний вечер прелестными образами, к глупой няньке, которая тащит его спать. И это тоже есть критическое отношение, которое заслуживает внимания.

            А. Вишневский. О латинских поэтах. Анн-Арбор, 1968. С. 24.

            Упрекая Овидия, говорят обычно о легкомыслии и слабой нравственности, а затем, оправдывая — о даровании и бескорыстной любви к прекрасному: дескать, ничто для Овидия не серьезно — кроме его собственной беды и его собственного таланта. В самом деле, столь немногое вызывает у него порицание, что это не может не вызвать порицания; зато столь многое увлекает его и вызывает у него восхищение, что это не может не увлекать и не вызвать восхищения. Овидий так устроен, что, наверное, почти каждый читатель однажды обнаруживает себя принявшим относительно него позу возмущенного обвинения, равнодушного неодобрения, снисходительного прощения; все это делается с позиции жесткости и силы. Быть может, это самое удивительное в его даре — всегда оказываться по ту сторону ригоризма: но читатель и критик, вместе с Августом, раз за разом оказываются по эту.

            М. И. Цветаева

<...&rt; Не читанное мною Ars Amandi!
Мне синь небес и глаз любимых синь
Слепят глаза. — Поэт, не будь в обиде,
Что времени мне нету на латынь!
Любовницы читают ли, Овидий?!
— Твои тебя читали ль? — Не отринь
Наследницу твоих же героинь!

            В. К. Тредиаковский

Эта подборка высказываний об Овидии готовилась А. Любжиным (при небольшом участии Д. Торшилова) для неосуществленного гимназического издания отрывков «Метаморфоз». Она не претендует на полноту, но яркие – взаимоисключающие, взаимодополняющие и тем образующие целое – мнения в ней есть.

(Предисловие к тому же неосуществленному изданию см. http://www.livejournal.com/users/philtrius/6244.html#cutid1)