К.Г.Красухин. Школа, не попавшая в струю
(О.С. Широков, общее и индоевропейское языкознание)
См. также: фотографии из семейного архива О.С.Широкова и статью В.М.Алпатова Нестандартный человек.
Я долго думал, как можно назвать школу, о которой пойдёт речь в моих заметках. Термин «маргинальная» здесь никак не подходит: это слово в русском языке имеет отрицательный смысловой оттенок, с ним связано представление о дикости, ненормальности и т.д. Не годится и эпитет «периферийная»: так можно назвать отсталую школу, изучающую мелкие и второстепенные научные вопросы. Всё это никак не применимо к выдающемуся профессору МГУ Олегу Сергеевичу Широкову, чьи лекции становились событием для всех, слушавших их. Но факт остаётся фактом: о школе Широкова вспоминают гораздо реже, чем, к примеру, о школе ОСиПЛа. Почему — на этот вопрос я постараюсь дать ответ в конце. Пока же примем предложенное название.
Начну с личных впечатлений. В сентябре 1979 года я, первокурсник классического отделения МГУ, пришёл в знаменитую Девятую поточную аудиторию (I Гуманитарного корпуса) на лекцию по введению в языкознание. У доски стоял высокий, очень импозантный мужчина в строгом тёмном костюме, несколько мефистофельской наружности: брови уголками, нос с горбинкой, бородка клинышком. Представившись студентам, он, как говорится, взял быка за рога: начал рассказывать о системе звуков («звонов»), предложенной В.К. Тредиаковским, и о соответствии её системе великого индийского грамматиста Панини, сопровождая свой рассказ записями на доске и лишь изредка заглядывая в свой конспект. Каждая лекция этого замечательного преподавателя сопровождалась фейерверком сведений не только из языкознания, но также из истории, философии, географии, литературы. Немудрено, что в начале следующего семестра студенты устроили блестящему лектору овацию.
Так произошла моя встреча с Олегом Сергеевичем Широковым, сыгравшим огромную роль в моей жизни. На третьем курсе классического отделения О.С. читал историческую грамматику греческого языка. Аудитория была значительно меньше — не двести пятьдесят, а десять человек, и я после каждой лекции задавал профессору какой-нибудь вопрос. Однажды, набравшись смелости, спросил: «Олег Сергеевич, не порекомендуете ли Вы мне какую-нибудь тему?». Тема, которую дал мне О.С., звучала неожиданно: «Возьмите какое-нибудь древнегреческое стихотворение, составьте его словарь, найдите этимологию каждого слова, объясните происхождение каждой грамматической формы». И в таком жанре я писал курсовые работы, а завершил это дипломом. Надо сказать, что даже на его защите тема вызывала нарекание. Однако очевидно, что ничего лучшего и нельзя было рекомендовать начинающему компаративисту. Рассматривая большое количество этимологий и грамматических форм, студент поневоле входит во все проблемы своей науки, составляет себе по возможности цельное представление о реконструкции праязыка и его рефлексах в исследуемом языке. Такая работа максимально расширяет кругозор, не позволяя замкнуться только на одной область сравнительно-исторического языкознания.
Это очень помогло мне при написании кандидатской диссертации. Когда мы с О.С. обсуждали её тему, я сразу сказал, что хотел бы заниматься индоевропейскими истоками древнегреческого. «В таком случае, — заметил О.С., — Вам надо обратиться прежде всего к глаголу». — «Но это очень трудная тема!» — «А почему Вы боитесь трудностей? Именно изучив происхождение греческого глагола, Вы сможете правильно описать поставленную Вами проблему». При защите кандидатской я столкнулся с сопротивлением со стороны кафедры классической филологии МГУ: некоторым её сотрудникам казалось, что в диссертации «слишком много» индоевропеистики и реконструкции. На это О.С. резонно заметил: «Реконструкции всегда бывает слишком мало!» Диссертацию я всё же защитил: столкнувшись с гневом О.С., наиболее дальновидные члены кафедры решили не раздувать скандал. К сожалению, судьба не позволила мне стать сослуживцем О.С. (после окончания аспирантуры я три года работал в издательстве «Наука», затем — в Институте языкознания), но дружеские контакты мы поддерживали до самой его смерти. И сразу после моей защиты О.С. стал говорить: «Костя, думайте о докторской!». Бывало, принесёшь ему оттиск новой статьи и сразу после поздравления слышишь: «А как эта статья соотносится с Вашей диссертацией?». О.С. увидел мою докторскую диссертацию завершённой и дал на неё отзыв, но до защиты, увы, не дожил.
Впрочем, пора отвлечься от своей неповторимой персоны и перейти собственно к герою повествования. Олег Сергеевич Широков родился в Москве, на Арбате, в интеллигентной семье. Его отец, Сергей Иванович, был физиком-ядерщиком, занимался и радиационной медициной. После войны был командирован в Германию для инвентаризации запасов радиоактивного сырья. Мать, Любовь Ивановна, — дочь земского врача и сама врач. По обычаю русских интеллигентов родители О.С. обладали большим кругозором в литературе и искусстве, и это во многом предопределило гуманитарные интересы их сына. В десятом классе Олег пережил тяжёлое испытание: за отказ сотрудничать с МГБ (проще говоря, стать стукачом) он был арестован. Сергей Иванович, по роду работы имевший связи и в спецслужбах, помог ему освободиться, но с таким клеймом нечего было и думать о поступлении в МГУ. О.С. в 1947 г. стал студентом Ленинского пединститута, где в то время существовало отделение классической филологии. Его любимым учителем на всю жизнь стал выдающийся философ, филолог и культуролог А.Ф. Лосев. Вскоре, однако, отделение классической филологии в пединституте было закрыто, и студентов перевели на классическое отделение МГУ. Там О.С. стал работать под руководством одного из самых крупных советских лингвистов — М.Н. Петерсона, изучать под его руководством санскрит, литовский, сравнительное языкознание. М.Н. Петерсон был известен своим мужеством и стойкостью. В годы господства марровского «нового учения о языке» он не скрывал своего отрицательного к нему отношения. Благодаря Михаилу Николаевичу в университете не прерывалась традиция сравнительно-исторического языкознания, идущая от П.Я. Петрова, П. М. Леонтьева, В.Ф. Миллера и, конечно, прежде всего от Ф.Ф. Фортунатова. Этот, возможно, самый большой российский языковед своего времени всю жизнь оставался кумиром и М.Н. Петерсона, и О.С. Широкова. Оба подчёркивали свою принадлежность к Московской филологической формально-функциональной фортунатовской школе. У М.Н. Петерсона учились основатели Московской фонологической школы ─ Р.И. Аванесов, А.А. Реформатский, П.С. Кузнецов, В.Н. Сидоров. Крупнейшие специалисты в области древних языков тоже являются учениками М.Н. Петерсона — индоевропеисты Вяч. Вс. Иванов и В.Н. Топоров (1928-2005), санскритологи В.А. Кочергина, П.А. Гринцер (1929-2009) и Т.Я. Елизаренкова (1929-2007), литуанист и русист Т.В. Булыгина (1929-2000).
Такую школу прошёл на филологическом факультете О.С. Широков. В студенческие годы он увлекался Скифией, и защитил диплом о собственных именах в ольвийских греческих надписях. Мнения при оценке этой работы разделились: одни предлагали поставить за неё «отлично», так как студент продемонстрировал тщательность филологического анализа; другие же требовали неудовлетворительной оценки за отсутствие позитивных выводов. Тем не менее, О.С. получил рекомендацию в аспирантуру на кафедру общего языкознания. К сожалению, М.Н. Петерсон к тому времени перенёс инсульт, и научным руководителем аспиранта стал молодой доцент Б.А. Серебренников (впоследствии академик). Это был выдающийся лингвист-полиглот, теоретик и компаративист, очень яркий человек. В 1950 году во время известной дискуссии по языкознанию в газете «Правда» он смело выступил против фантастических построений Марра, за что был представлен к увольнению с филфака. Но после выступление Сталина положение изменилось, и Б.А. Серебренников как компаративист был избран член-корреспондентом АН СССР. Под его руководством О.С. защитил в 1955 г. диссертацию «Развитие типов склонения в греческом языке», где рассмотрел замену парадигматического распределения имён по основам на распределение по родам. В том же году он принял предложение Черновицкого пединститута стать заведующим кафедрой общего языкознания. Не последнюю роль в этом решении сыграл пресловутый квартирный вопрос: О.С. жил с женой, трехлетним сыном, родителями и сестрой в двухкомнатной квартире. В Черновцах же он по приезде получил отдельную квартиру на свою семью.
Ко времени приезда О.С. Буковина только десять лет была частью Советского Союза; молодой учёный застал преподавателей, которые при румынских властях ездили на стажировку за границу. Один доцент в конце 20-х гг. учился в Париже у самого Антуана Мейе (как и учитель О.С. — М.Н. Петерсон). Наличие таких людей создавало определённую культурную атмосферу в институте. К сожалению, она начала разрушаться из-за совсем иных веяний — провинциальная партократия насаждала свой дух. Одним из самых блестящих студентов О.С. в Черновцах был Валерий Чекман (1937—2004), успешно усваивавший теорию языкознания, славянскую филологию, балтийские языки. Против него было на пустом месте раздуто персональное дело; в местной газете появилась статья с грозным названием: «Це буде наукою» — об ужасно растленном студенте пединститута, не соответствующем идеалам советской молодёжи. В.Н. Чекман был отчислен за «неуспеваемость и аморальное поведение». По рекомендации О.С. он приехал в Ростов-на-Дону (с почётными грамотами за отличную учёбу и активную общественную работу) к выдающемуся лингвисту А.Н. Савченко, и защитил у него диплом. Затем Чекман учился в аспирантуре в Минске, работал в Белорусском университете, а последние 20 лет жизни провёл в Вильнюсе, где организовал кафедру славистики. Профессор Валерий Николаевич Чекман (Valérijus Čekmónas) имел заслуженную репутацию выдающегося знатока балтийских и славянских языков. Этот талантливый и неординарный человек пришёлся не по вкусу провинциальным партработникам. Не ладил с ними и сам О.С. Широков. Через 8 лет он покинул Черновцы и стал заведующим кафедрой общего языкознания Минского института иностранных языков. Но время, проведённое в Буковине, не было бесплодным. Наоборот, в этом краю исторически сложилась многоязычная обстановка. Русский, украинский, румынский, идиш имели здесь давние традиции. Имелись в этих краях и поблизости деревни, населённые греками и албанцами. Это предопределило интерес О.С. к мультилингвизму и языковым контактам. Работая в Черновцах, он стал собирать языковой материал греческих и албанских диалектов, продолжив эти исследования в Минске. Поработать в Греции и Албании для диалектологических штудий было в советское время недостижимой мечтой; О.С. изъездил все места поселений изучаемых народов в Советском Союзе, исследовав сёла на Украине, посетив Мариуполь, Кавказ, Казахстан. Автохтонные же греческие и албанские диалекты пришлось изучать по описаниям. Результатом работы явилась большая монография «Развитие глухого консонантизма в новогреческих и албанских диалектах». Она была напечатана в трёх томах малым тиражом; несколько большим тиражом было опубликовано извлечение из неё под названием «Методика диахронического описания в фонологии». В этих работах на основе анализа 53 греческих и 29 албанских диалектов делается вывод о развитии в них системы глухих согласных. И оказалось, что всё большое разнообразие форм можно свести к нескольким фонетическим процессам.
Представив своё исследование как докторскую диссертацию в МГУ, О.С. покинул Минск и вернулся в Москву. Там он стал профессором Орехово-Зуевского пединститута. Защитить диссертацию с первого раза ему не удалось. В 1967 г., после того, как кафедра общего языкознания МГУ (зав. — Ю.С. Степанов, впоследствии академик) дала ему положительный отзыв, в Учёный совет филологического факультета пришёл донос из Минска. Защиту фактически отменили. Через два года диссертация была принята Институтом языкознания АН СССР и успешно защищена, для чего автору пришлось заново печатать автореферат (оппоненты — член-корр. Б.А. Серебренников, проф. А.А. Белецкий, проф. С.К. Шаумян). С работой познакомился и приехавший ненадолго в Москву Р.О. Якобсон; отзыв его был вполне положителен. После защиты О.С. перешёл в Научно-исследовательский институт национальных школ при Министерстве просвещения СССР, где возглавил сектор языков Севера. За шесть лет работы О.С. неоднократно ездил на Чукотку, собрал значительный языковой материал и написал несколько статей по чукотской фонологии. А с 1975 г. до конца жизни О.С. Широков работает профессором кафедры общего и сравнительно-исторического языкознания МГУ.
Период Университета — наиболее плодотворный в его жизни. О.С. читает курс, который он считает самым важным на кафедре — введение в языкознание. В начале своих заметок я говорил, какое впечатление его лекции производили на первокурсников. К лекциям он готовился очень тщательно, несмотря на то, что читал их несколько десятилетий. Бывало, позвонишь ему и услышишь в ответ: «Извините, я сейчас очень занят: учу уроки!» Эти «уроки» достойно воплотились в его книгах «Введение в языкознание» (М., 1985) и «Языковедение: Введение в науку о языках» (М., 2003). Последняя книга особенно поражает. По объёму (734 стр.) она уникальна среди соответствующих учебников, языковые сведения оказались погружены в исторические, культурологические, философские, религиоведческие. О.С. рассматривал язык как вместилище культурной информации. Это не значит, что рассмотрение языковых фактов он подменял чем-то иным, как это иногда бывает у нынешних лингвокультурологов. Наоборот, вопросы фонетики, фонологии, морфологии, синтаксиса и лексики рассмотрены в учебнике с большой полнотой; к имеющимся классификациям добавились многие собственные наблюдения О.С. Таким образом, эта книга, до публикации которой О.С. не дожил, — одновременно и учебник, охватывающий несколько курсов, и серьёзная исследовательская монография. Её можно назвать Книгой жизни для автора.
Но интересы О.С., естественно, не ограничивались только одним курсом. В МГУ он читал также историю греческого языка, древнегреческую эпиграфику, санскрит, хеттский язык, введение в индоевропейское, балканское языкознание, введение в украинистику. По некоторым из своих занятий он опубликовал учебные пособия (История греческого языка, М., 1983; Введение в балканистику. М., 1990). В ряде публикаций в России и за рубежом О.С. развивал теории, относящиеся к разным областям сравнительно-исторического и ареального индоевропейского языкознания. В 1972 г. в Институте балканистики и славяноведения состоялась конференция, посвящённая выходу 1-го выпуска «Опыта сравнения ностратических языков» В.М. Иллич-Свитыча (1934-1966). На ней прозвучало два доклада, посвящённых реконструкции индоевропейской фонологии. Авторы первого из них, Т.В. Гамкрелидзе и Вяч.Вс. Иванов, обратили внимание на то, что реконструированная система смычных согласных не находит соответствий в живых языках, и, следовательно, не отвечает типологическому критерию. Докладчики предложили «переписать» систему, и традиционную серию простых звонких согласных восстанавливать как глухие напряжённые (так называемые «глоттальные», т.е. произносящиеся с напряжением гортани). Другой докладчик, О.С. Широков, пошёл по несколько иному пути. Он предложил сравнение индоевропейских, в частности, армянского языка, с соседними кавказскими. Важным источником наблюдений явились и заимствования в армянский и грузинский из древнегреческого. Общий вывод О.С. Широкова был близок к тому, что предложили Гамкрелидзе и Иванов: традиционно звонкая серия на самом деле звонкой не была. Так начала формироваться «глоттальная» теория, сыгравшая большую роль в индоевропейской реконструкции. Она связывается с именами Т.В. Гамкрелидзе и Вяч.Вс. Иванова. Но, как видим, О.С. Широков также стоял у её истоков.
Другая важная идея много лет занимала О.С. Широкова. Сравнивая системы флексий в различных индоевропейских языках, он отметил, что их можно разбить на пары, различающиеся только аблаутом. Так, окончание номинатива *-s явно корреспондирует с генитивным *-o/es, локатив *-i — с дативом *-ei; 3 лицо действительного залога глагола *-t так же противостояло окончанию медиального залога *-to. О.С. предположил, что в системе как именных, так и глагольных флексий имеется некоторый общий принцип. Дальнейшие исследования показали, что в основе всех этих явлений лежит цельная парадигма. Она сформирована передвижением акцента и вызванным им количественным аблаутом: безударные гласные редуцировались, ударные проявлялись. Поэтому её можно назвать аблаутно-акцентной парадигмой (ААП). Реконструкция ААП потребовала обращения ко многим уровням индоевропейского праязыка — от акцентологии до синтаксиса и позволила обнаружить её проявления в глагольном и именном словоизменении (в том числе в системе причастий и инфинитивов) и словообразовании. Система падежей, залогов и диатез оказалась почти целиком образована с помощью ААП.
В ряде работ О.С. предложил свою схему диалектного членения праязыка. Ещё в молодости он обратил внимание на ряд эксклюзивных лексических схождений между балто-славянским и албанским языками, а также некоторые грамматические параллели. В дальнейшем он разработал изящную модель разбиения индоевропейского континуума на основании всего нескольких признаков: переход o > a, «широкие» призвуки слоговых сонантов (т.е. r, l, n, m > ar, al, an, am), образование косвенных падежей мн.ч. Благодаря этой системе удалось разграничить германо-балто-славянскую, итало-кельтскую и греко-армяно-индоиранскую диалектные зоны. Анатолийский остался в общем вне этого членения, тогда как албанский и тохарский в основном примыкают к северным диалектам.
В последние годы жизни О.С. обратился к вопросам философии и культурологии. Он увлёкся учением евразийцев, в «Вестнике Московского университета», где он был зам. главного редактора, опубликовал много статей Н.С. Трубецкого и его единомышленников. Им высказаны также интересные мысли о соотношении античной триады и христианской троицы, о развитии атомистической философии в Древней Греции. В частности, учение о троице, каждый член которой единосущен, но не тождествен другому, подготовлено всем развитием античной диалектики. А величайшее открытие греческих философов — мельчайшие и неделимые далее частицы-атомы — было им подсказано структурой греческого алфавита. Это первое в истории человечества последовательно фонематическое письмо делит значимую речь на неделимые далее незначимые элементы — буквы.
Как видим, список идей и разработок О.С. Широкова весьма внушителен. Этот учёный внёс крупный вклад в разные области лингвистики и философии. Не был обижен он и учениками. Под его руководством было защищено 32 диссертации (включая те, которые он успел одобрить, но не успел при жизни довести до защиты). Так почему же его имя и работы известны гораздо меньше, чем они того заслуживают? Думается, это зависит от нескольких причин. Первая из них заключается в некоторых особенностях О.С. Он не очень любил печатный текст, сам говорил, что ему гораздо легче произнести экспромтом большой доклад, чем оформить его в виде статьи. Действительно, выступал он всегда блестяще — живо и артистично. Помнится, однажды он мне прекрасно объяснил, почему лучшими артистами-трагиками становятся, как правило, комики (примеров множество — Чаплин, Ильинский). «Дело в том, — сказал О.С., — что изначальное чувство юмора им не позволяет впасть в ложный пафос». Чувство юмора было в высшей степени присуще и самому О.С., шутки на его лекциях входили в студенческий фольклор. Оно же помогало ему дозировать эмоции в самых серьёзных выступлениях. Так что оратором он был действительно незабываемым. А оформлять в виде развёрнутых текстов все свои многочисленные идеи он не очень любил. Возьмём, к примеру, глоттальную теорию. Гамкрелидзе и Иванов на следующий год после упоминавшейся конференции опубликовали свои тезисы в немецком журнале Phonetica; затем каждый из них и оба вместе напечатали несколько десятков статей на ту же тему, и, наконец, подробнейшим образом изложили её в своей фундаментальной двухтомной монографии (русское издание — Тбилиси, 1984, английское — Берлин, 1995). О.С. ограничился пятью статьями, часть из которых была опубликована на периферии. Не умел он и заниматься саморекламой; высказывая какую-нибудь мысль, он не стремился подчеркнуть её оригинальность и непреходящее значение.
Вторая причина во многом заключена в учениках О.С. Часть из них отошла от тематики своего учителя. Так, В.Н. Чекман в последние годы жизни занимался больше вопросами типологии и ареальной лингвистики в области балто-славянских отношений, — темами, которые не были в центре научных интересов О.С. Широкова. Отношения обоих замечательных учёных оставались прекрасными, но ученик редко ссылался на работы учителя. Если в области индоевропейского и греческого языкознания у О.С. есть несколько учеников-последователей, то его исследования в области балканской фонетики никто не продолжил.
В-третьих, О.С. никогда не старался следовать лингвистической моде, уподобляясь литературному персонажу, который «когда был объявлен прогресс, встал и пошёл перед ним, так что прогресс уже шёл позади, а Тарелкин впереди». В 60-е гг. О.С. очень увлекался структурализмом, предложил (вместе с В.Н. Чекманом) свою математическую модель классификации славянских языков, исследовал членение албанских диалектов по данным частотности фонем и глоттохронологии. Но, когда было объявлено, что структурализм исчерпал себя, О.С. решительно с этим не согласился. Конечно, описание языка в рамках только одной структурной теории (как и любой другой!) невозможно, но то ценное, что структуралисты внесли в лингвистику, невозможно сбросить со счетов. Представление о науке только как о мене парадигм было чуждо О.С. Он подчёркивал, что главное в науке — это не парадигма, а тот инвариант, который остаётся при любой парадигме. «Нельзя говорить, что та или иная теория устарела, — заявлял О.С. — В науке нет старого и нового, в ней есть доказанное и недоказанное, установленное и опровергнутое». В эпоху постмодернизма подобные взгляды кажутся старомодными и не прибавляют популярности их носителю. Но всё подлинное рано или поздно находит свою цену. Не являясь постоянно цитируемым автором, О.С. Широков живёт в памяти любого студента, слушавшего его лекции. Его учебник, надо думать, будет широко использоваться во всех вузах. Для того же, чтобы масштаб этого языковеда стал наглядным, необходимо издать сборник его статей, отражающих всё разнообразие интересов замечательного учёного.
Константин Геннадиевич Красухин — доктор филологических наук, заведующий Сектором общей компаративистики Института языкознания РАН. Выпускник кафедры классической филологии 1984 г. Благодарим Константина Геннадиевича за разрешение опубликовать на сайте LIBRARIUS эту статью.
Сайт создан в системе
uCoz