В.М.Алпатов. Нестандартный человек
(Воспоминания об Олеге Сергеевиче Широкове)
См. также: фотографии из семейного архива О.С.Широкова и статью К.Г.Красухина Школа, не попавшая в струю (О.С. Широков, общее и индоевропейское языкознание).
Я не хочу разбирать здесь научные идеи Олега Сергеевича Широкова (1927-1997) и оценивать большинство его трудов. Хочется вспомнить этого яркого и своеобразного человека.
Когда я учился в МГУ (1963-1968), Олег Сергеевич там еще не преподавал и не жил в Москве. Фамилия его, впрочем, по публикациям была мне уже известна. Не помню точно, когда я его впервые увидел, хотя внешность его, жгуче черную бороду не запомнить было трудно. В начале 70-х гг. Широков начал работать на филологическом факультете МГУ и быстро занял там ведущее положение, хотя никогда ничем не заведовал, был «просто профессором». С тех пор я постоянно видел его на филфаке, а в последнее десятилетие его жизни мы там заседали в одном диссертационном совете.
В годы, когда Широков пришел на факультет, там сохранялось, как и в «мое» время, противостояние кафедры и отделения структурной и прикладной лингвистики во главе с В.А. Звегинцевым, где я учился, и всего остального. «Традиционалисты» и структуралисты постоянно спорили, с трудом понимали друг друга, а главное, и не старались понимать. Когда по истории языкознания мы со Звегинцевым проходили тему «Младограмматики» (направление лингвистики конца XIX века), Владимир Андреевич (это было в помещении кафедры) показал в окно на здание, где располагалась основная часть факультета, и сказал: «Вон там их идеи и сейчас господствуют». А для другой части факультета кафедра Звегинцева, где зачем-то преподавали математику, казалась чем-то в лучшем случае непонятным, в худшем подозрительным. Противостояние, поначалу чисто научное, к концу 60-х гг. стало приобретать политическую окраску. С кафедры «за политику» уволили преподавателя математики Ю.А. Шихановича, ставшего затем известным диссидентом, были «проколы» и среди студентов (зато в 90-е гг. немногочисленные на факультете члены КПРФ окажутся на этой же кафедре). Обе стороны не всегда вели себя корректно, а главное, мало интересовались друг другом.
Олег Сергеевич никогда не имел отношения к кафедре структурной и прикладной лингвистики. Все годы он работал на кафедре общего и сравнительно-исторического языкознания, которая ввиду близости тематики особенно враждовала с кафедрой Звегинцева (в 1982 г. начальство приняло решение о слиянии кафедр, что нанесло вред тем и другим, в 1988 г. они разъединились). Считалось, что кафедры при частичном сходстве тематики резко различаются «методологией». Но Олег Сергеевич с самого начала стал публично заявлять, что он структуралист по научным взглядам и последователь князя Н.С. Трубецкого (я не раз это слышал от него с трибуны ученых и диссертационных советов). Тем самым профессор заявил об особой позиции в факультетских распрях.
Сам его научный подход был нестандартен. Тематика его исследований была самая что ни на есть традиционная: индоевропеистика, классические языки, историческое языкознание (как раз этим занимались упомянутые выше младограмматики). В 30-е и отчасти в 40-е гг. сами эти области науки считались «буржуазными», «консервативными», занятие ими не поощрялось. А после выступления И.В. Сталина в 1950 г. сравнительно-историческое языкознание (компаративистика) не только было разрешено, но вновь, как в дореволюционные времена, было возведено в ранг самой престижной лингвистической дисциплины. Однако если его обвинения в «буржуазности» были надуманы с начала до конца, то обвинения в консервативности имели основания. Метод был разработан в XIX веке, отшлифован младограмматиками и мало изменился в следующем веке. Большинство специалистов в этой области вполне этим удовлетворялись, занимаясь описанием конкретных фактов. А классическая филология основывалась на методике, разработанной еще раньше: в XVII-XVIII вв., и не воспринимала даже развитие лингвистики в XIX в. Для классиков основа всего – конкретный текст, который надо понять, научно издать и прокомментировать. Сама идея описания фонетики или грамматики в отвлечении от содержания текстов была классикам чужда. Я вовсе не хочу этим обидеть классиков, которые много знают и много умеют. Но задачи у них совсем другие.
Структурные методы восстановили в правах изучение современных языков в отвлечении от их истории, считавшееся в XIX в. недостаточно научным. Но появилась противоположная крайность: игнорирование всякой истории. В студенческие годы я часто слышал, что «передовые» лингвисты применяют «современные» методы к современным языкам, а история языков и тем более толкование текстов – удел «традиционалистов». Такие идеи сказывались и на отделении структурной и прикладной лингвистики (ОСИПЛ). Поначалу перекосы лингвистической моды как-то уравновешивал работавший на кафедре П.С. Кузнецов, но после его смерти историческая проблематика на кафедре сошла на нет. Впрочем, за пределами МГУ работали А.Б. Долгопольский и В.А. Дыбо, увлекшие компаративистикой ряд выпускников отделения, прежде всего, С.А. Старостина, который затем стал формировать собственную школу из младших питомцев ОСИПЛ. Но это также будет происходить вне стен университета, и лишь в наши дни историческая лингвистика и компаративистика заняли подобающее им место на отделении.
Не говорю сейчас о том, что на «традиционных» кафедрах занимались не только историей языков, но и другими, совсем не младограмматическими проблемами (стилистикой, методикой преподавания языков и пр.), так что Звегинцев был не совсем прав. Но на факультете произошел разрыв между структурной и исторической лингвистикой. Между тем к 60-70-м гг. применение структурных методов к истории языков уже имело свои традиции и своих классиков, включая Н.С. Трубецкого и Р.О. Якобсона. И в МГУ этот разрыв долгое время преодолевал один Широков.
Студентов ОСИПЛ до 80-х гг. не учили компаративистике, зато обучали многим другим наукам, студенты же других отделений весьма приблизительно представляли, что такое фонема. И Олег Сергеевич, в основном фонолог по интересам, должен был просвещать студентов и здесь. Работал он не только на своей кафедре: кафедра классической филологии давала студентам массу знаний, но не в области лингвистики, и здесь ее выпускники специализировались у Олега Сергеевича.
Говоря о Широкове как о человеке, трудно избегать штампованных эпитетов «неоднозначный», «противоречивый» и т.д. Вспоминая Олега Сергеевича, поневоле думаешь о том, как личность человека и плоды его деятельности могут не совпадать между собой. Часто, конечно, люди адекватны своим трудам. Бывает, что труды интереснее самого человека, пример из другой области – М.А. Шолохов, из-за чего люди, его знавшие, не могли поверить в то, что он написал «Тихий Дон» (с этого всё начиналось, а политику примешали позже). А Олег Сергеевич – пример противоположный. Все, кто его знал, помнят его эрудицию, полиглотизм, многосторонность интересов, стремление к оригинальности в научном творчестве, нестандартность поведения. А из публикаций это не очень было видно.
Я всё это осознал уже после смерти Олега Сергеевича, когда его вдова Аида Васильевна попросила меня посмотреть некоторые главы из коренным образом переработанного им в конце жизни учебника введения в языкознание. Учебников по этому курсу сейчас у нас уже немало, и выработался особый их стандарт, исторически сложившийся. Классический его образец – замечательная книга А.А. Реформатского. Хотя она написана давно и содержит «несовременные» цитаты из К. Маркса и В.И. Ленина, но благодаря высокому качеству до сих пор переиздается и используется в преподавании. Однако учебник Реформатского, создав образец жанра, во многом закрыл возможности его совершенствования: большинство современных учебников слишком на него похожи, но не дотягивают до его уровня. И только Олег Сергеевич, в первом издании своего учебника еще следовавший данному образцу, решил затем сделать всё по-другому. Учебник идет от конкретных языков: приводятся сведения о некотором языке или группе языков, и при этом рассказывается о некотором специфичном для него языковом явлении. Скажем, вместе с данными о семитских языках говорится о структуре семитского корня, параллельно со сведениями о тюркских языках рассказывается о свойственной им так называемой гармонии гласных, и т.д. И в том же 1998 г. ту же идею построения учебника мне высказал лингвист С.А. Крылов, не учившийся у Широкова и не знавший о его труде. Идея, что называется, носилась в воздухе, но лишь Олег Сергеевич ее реализовал. Замысел интересен, но реализация не оказалась адекватной. Редактируя разделы о языках вне индоевропейской семьи, мне приходилось править почти каждую фразу: сплошные неточности и фактические ошибки. И в книге большой перекос в сторону тех сюжетов, которыми Широков непосредственно занимался (греческое ударение), чего в учебнике для студентов разных специализаций быть не должно. Переработанное, а фактически новое издание учебника вышло в свет, но прошло незамеченным и не вытеснило старого доброго Реформатского.
Стараясь найти нестандартные решения, Олег Сергеевич был в то же время связан с традицией. Его всегда интересовала история науки. И здесь он, бывало, первым брался за то, что носилось в воздухе. Так было в конце 80-х гг., когда общественная ситуация заставила вспомнить историю лингвистики нашего недавнего прошлого, в том числе события 1950 г.
Осенью 1987 г. востоковед П.М. Шаститко предложил мне написать статью о влиянии этих событий на развитие советского востоковедения, и тема оказалась столь увлекательной, что помимо статьи я быстро, с ходу написал целую книгу о Н.Я. Марре и марризме. В конце марта 1988 г. я поставил последнюю точку. И через три дня, случайно зайдя в Институт языкознания, я увидел объявление о том, что 2 апреля на филологическом факультете МГУ состоится дискуссия на тему «Марр и Сталин». Организаторы дискуссии не были обозначены, но я сразу подумал, что это результат деятельности Олега Сергеевича, и не ошибся.
Придя на дискуссию, я уже не мог найти места в довольно большой аудитории 10-60 и всё время простоял, несмотря на, казалось бы, не лучшие часы: вечером в субботу. О.С. Широков сделал основной доклад, потом выступали подобранные им содокладчики и просто свидетели тех событий (помню выступление Ф.Г. Жилко), потом все желающие. Я тоже брал слово, но мог лишь дополнить сказанное некоторыми деталями: главное уже рассказали.
Позже я узнал, что одновременно по той же теме готовит книгу М.В. Горбаневский. Он, как и я, выпустил книгу, а Олег Сергеевич не довел свои исследования до конца. Зато он сделал другое важное дело: опубликовал в «Вестнике МГУ» наиболее интересные выступления проходившей в «Правде» в 1950 г. дискуссии по языкознанию. До сих пор эта публикация остается единственной.
В те годы Олег Сергеевич был очень активен. Видно было, как он рад самой возможности публично говорить то, что давно думал. Одним из первых на факультете он стал носить значок с трехцветным флагом, тогда еще официально не принятым. Чуть ли не в каждом выступлении на любую научную тему он клеймил коммунистов и требовал исключить из официального наименования университета слова «ордена Ленина и ордена Трудового Красного Знамени». Любил он вспоминать и о том, как еще в Черновцах его прорабатывали за «идеологические ошибки» в преподавании (чего в Москве, кажется, ни разу не было), всегда подчеркивая, что главным его гонителем был тогдашний секретарь обкома по пропаганде Л.М. Кравчук, впоследствии, став президентом, столь радикально переменивший взгляды.
Но и здесь профессор сохранял свою нестандартность. Умами многих тогда завладели стереотипы «возврата в мировую цивилизацию», а он руководствовался собственным мнением, не во всём с ними совпадавшим. Ненавидя Сталина, он объективно оценивал его брошюру и ни в какой степени не реабилитировал Марра, что тогда был распространено. И совсем нестандартным для конца 80-х и начала 90-х гг. был его интерес к евразийству. Давняя любовь к лингвистическим идеям Н.С. Трубецкого привела его к историософским концепциям князя. В 30-е гг. за чтение любых сочинений Трубецкого арестовывали, с 50-х гг. с его лингвистических трудов запрет был снят, но и в 1987 г. даже его статья «Мысли об индоевропейской проблеме» печаталась с купюрами, о публикации же или комментировании евразийских работ не могло быть и речи. Но и когда цензура ослабла, евразийские идеи оказались мало востребованными: их идеи противоречили одной из аксиом нашего «демократического» движения, согласно которой все образцы для России - на Западе. И Олег Сергеевич едва ли не первым у нас начал всерьез заниматься евразийством.
В те годы в академическом Институте востоковедения, где я работаю, практиковалось приглашение для выступлений, как тогда говорили, «прорабов перестройки», причем организатором выступал партком: помню выступления Ю. Афанасьева, Р. Медведева, Л. Разгона, Н. Шмелева и др. Это было возрождением институтской традиции 60-х гг., прекращенной после знаменитого выступления А.И. Солженицына. Как-то, уже в начале 1991 г., возникла идея пригласить кого-нибудь с рассказом о евразийстве. Я предложил кандидатуру Широкова, предупредив о его антикоммунизме. Членов парткома (часть которых вскоре выйдет из партии) это не испугало, но я боялся, что уже Олег Сергеевич не захочет иметь дело с ненавистной организацией. Вопреки моим опасениям он легко согласился выступить и сделал доклад. Видно было, что он чувствовал невостребованность своей деятельности и был рад любой возможности рассказать о том, что его волновало.
В «Вестнике МГУ» Широков опубликовал несколько важных статей Трубецкого, это были их первые издания на родине автора. Еще при жизни Олега Сергеевича евразийские идеи стали, наконец, популярны, но совсем не в той среде, к которой он принадлежал. Те, кто не приняли того, что произошло в августе 1991 г. и в октябре 1993 г., и сожалели о разрушенной державе, но уже не могли сохранять коммунистические идеи в неизменном виде, начали обращаться к «третьему пути» в евразийском варианте. И не надо забывать, кому принадлежит приоритет в открытии этих идей.
Широков имел сложный характер. У него часто не складывались отношения с людьми, а его промежуточное положение в научной жизни факультета дополнительно осложняло его отношения и со своей кафедрой, и с соседями с кафедры структурной (затем теоретической) и прикладной лингвистики. Помню, как довольно долго, обидевшись на что-то, он бойкотировал заседания диссертационного совета, в котором продолжал состоять, потом, правда, бойкот прекратился. Была здесь неуживчивость, но была и независимость. И нередко в конфликтных ситуациях он бывал прав.
Ушел из жизни Олег Сергеевич как-то неожиданно и быстро. Еще многое он мог бы сделать. А факультет стал без него бедней. Его яркая и нестандартная личность очень запоминалась.
Владимир Михайлович Алпатов — известный советский и российский лингвист, член-корр. РАН, заместитель директора Института востоковедения РАН (подробнее). Благодарим Владимира Михайловича за разрешение впервые опубликовать на сайте LIBRARIUS эту статью.
Сайт создан в системе
uCoz